Жеребец лихо проламывался через голые ветви кустарника, почти что ни замечая царапин, что пестрели красным на его слипшейся от пота шкуре. Было недалеко и до простуды, или чего по серьёзнее. Эта ночь стала для него просто сумасшедшей, он оставил позади перезвон людских голосов: скорее всего это конюхи под ночь хватились частного коня и отправились на его поиски. Вихрь постепенно перешёл на шаг, низко опустив голову к снегу, почти что, скользя по нему носом. Холодные стволы уснувших деревьев серебрил леденящий душу свет луны. Конь шёл неверно, спотыкаясь об скрытые под снежным покрывалом корни лесных великанов; его дыхание сбивчиво сотрясало воздух. Всё его нутро желало отдыха, но здравый смысл, пробиваясь сквозь корку подсознания, твердил о том, что жеребец должен провести эту ночь на ногах. Впрочем, как и все последующие ночи, если потребуется. Вихрь не был через чур изнежен людьми, но и той роскошной шерсти, которая должна была отрасти у Айрина к зиме, он был лишён ещё осенью, когда в конюшню пришёл человек с машинкой для стрижки шерсти. Конечно, что-то отросло, но всё равно, это была не та шерсть, с которой он переносил самые суровые морозы в горах на своей Родине. Почему он не вернулся в конюшню, раз ему тяжело выносить жизнь в естественной среде? Наверное, потому что сердце его горело гордостью и независимостью. Если я нужен ей, то она меня найдёт. Не думаю, что тут  настолько большая территория, чтобы люди не могли найти одного единственного коня. Если я для неё лишь игрушка, в которую она поиграла один раз и позабыла, то я не буду навязываться. Смысл? Задохнусь я в душном деннике, или же не выживу на воле – итог один. Но здесь, я предоставлен сам себе, здесь нет удручающей суеты людей и лошадей. У меня есть мудрость, с которой я выживу и зимой, и память: моя память и память моих предков. Эти мысли, о гордом своенравном народе гор продержали его на ногах всю томительную ночь. Рассвет он встретил, выходя из оков леса. Ничто в его облике не напоминало о том, что конь одомашнен: спутанная грива, такая же, разбившаяся на отдельные пряди чёлка. Хвост, который теперь можно было разодрать только с кондиционером. Ещё, испещрённый царапинами живот и ноги, глубокие царапины на груди, которой он раздирал себе дорогу в лесу. Кровь давно не шла – запеклась на этих ранках множеством зудящих корочек. Жеребец, с явным усилием переставлял ноги сквозь глубокие сугробы, но не давал себе пока возможности расслабиться. Ближе к семи часам утра началась метель, которая вынудила Вихря вернуться обратно под сомнительный кров леса – тут меньше гулял ветер, который в поле переносил снег с места на место, самым безобразным образом запорашивая им глаза. Покалываемый холодом, жеребец прислонился плечом к стволу какого-то дуба и, стараясь максимально расслабиться, погрузился в лёгкую дрёму.
Когда тёмные глаза ясно открылись, метель уже прошла, и поле нетронутого снега освещало негреющее землю солнце. Вихрь прошёл несколько шагов и, прищурясь смотрел на открывшийся перед ним простор, замечая речку, покрытую льдом. Ветер вылизал снег с ледяной глади, и только поэтому скованную морозом воду можно было заметить. Айрин направился к воде, чувствуя жуткую скованность в теле. Болели плечи, натерпевшиеся за вчерашний день скачков по твёрдому грунту каньона, ночного бега, а затем и сна на холоде. Он был уже давно не тот конь, что зимовал на горных склонах Кавказа, наверное, просто старел. Жеребец настолько осторожно ставил ноги, что можно было подумать, что при каждом шаге его тело поражается тысячами острых игл. Склеившаяся шерсть облипла снегом, даже лёгкой ледяной корочкой, которая, стала его холодной бронёй.
Спустя долгое время, гнедой дошёл до реки, и некоторое время брёл вдоль её берега, выбирая наиболее пологий спуск. Он не знал, насколько та глубока, а рисковать жизнью, окунувшись в ледяные воды и замёрзнуть насмерть, он не желал. Айрин всегда был из тех, кто не станет убиваться из-за несчастной любви или ощущений одиночества. Самодостаточный, он считал это полнейшим бредом, полагая, что Всевышнему лучше знать, когда и кому надо отправиться в мир иной. Если тебе дан шанс – живи, если этот шанс ускользает от тебя – борись за него. Жеребец с хрипом выдохнул тёплый воздух, спустился к самой кромке льда. Встать на его было делом безумным, и Айрин лишь поставил одно копыто на замёрзшую воду, смотря на то, как поведёт себя эта ненадёжная поверхность. С хрустом по припорошенной снегом глади пробежалась трещина, на что гнедой крепко прижал к голове уши. Он прекрасно понимал, что это может быть опасно, но желание испить воды было сильнее справедливого страха. Умудрённый прошлой жизнь он знал, что наверняка речка промёрзла не до дна и, разбив лёд, есть шанс добраться до воды. Вихрь, осев на задние ноги перенёс чуть больше веса на ногу, упирающуюся в лёд. Лёд затрещал сильнее и треснул, но Вихрь не смог удержать равновесия и его нога по пясть провалилась в ледяную воду. Жеребец громко заржал от боли – расколовшийся некрепкий настил замёрзшей воды больно поранил его ногу, сильно ободрав. Кое-как, Вихрь выдернул конечность из оков, созданных самой природой. Несколько минут, он просто стоял, поджав болящую ногу, уставившись на острые края льдинок, с блестящими на солнце алыми каплями его крови. Вода, имеющая течение подо льдом, омыла лёд, уносясь куда-то дальше, туда, куда жеребец не знал дороги. Вот сейчас бы, ему в самый раз вернуться в конюшню: замёрзший, весь ободранный, но нет, сам жеребец так не считал. Подождав немного, Айрин, прильнув губами к ледяной воде, вдоволь напился. Холод, распространившийся внутри его тела, сковал внутренности, жеребца затрясло, и впору было бы подвигаться. Но пройдя несколько шагов вдоль берега, Вихрь понял, что далеко он всё равно не уйдёт на своих не сгибающихся ногах, да и пораненная конечность болит не так уж и слабо. Мыслей не было, голова была пуста, он просто заново проходил позабытую школу жизни, учась выживать.
Действуя по просыпающимся после долго сна в конюшнях инстинктам, жеребец нашёл место, где снег был больше вылизан порывами ветра и, здоровой ногой, принялся откапывать пожухлую, едва зелёную траву. Разумеется, это была не овсяная каша и не сухое душистое сено – это был горьковатый вкус свободы. Так прошёл день, а за ним и ещё один. Всё это время жеребец держал себя на ногах, зная, что земля под его копытами холодна и не согреет его тела. Он питался откопанной травой и больше ел снег, чем пытался выпить воды из реки, что снова затянулась льдом. Нога почти перестала болеть и, когда уставала здоровая, он копал снег той самой пораненной, но, всё же прихрамывал на неё. Человек бы назвал это плачевным состоянием, глядя на то, как впрочем-то упитанный жеребец перепал, но Айрин был по-своему горд собой.
Прошёл ещё один день. Жеребец всё это время оставался на одной и той же равнине, которая окружала речку. Несколько раз он слышал голоса людей в лесу. Быть может, это искали его, но он не подавал голоса. Ни за что он не пошёл бы на их зов. Вихрь рассудил так: У меня есть хозяйка, пусть Настя найдёт меня сама. Если она будет звать меня – я подам голос. Хотя, не знаю точно. Короткие проблески мыслей мелькали в его мозгу, когда мохнатая голова поднималась от раскопанной ямы с травой, на звуки, доносящиеся из леса. Эта равнина отделялась от конного клуба небольшим, но густым перелеском, и почему-то в поле около реки никто его искать не додумался.
Время унесло в прошлое ещё одни сутки.  Раннее уро, когда жеребец, дремавший ночью прислонившись к дереву на берегу реки, открыв глаза, почувствовал себя бодрым. Это был первый подобный день с тех пор, как Вихрь сбежал из конюшни, воспользовавшись оплошностью конюха. Его душу тронуло ожесточение, он перестал думать о людях и о конюшне, звуки жизни которой были, казалось, так рядом, но далеко от него. Значит, не нужен. Купит себе другую игрушку. – именно такая угрюмая мысль пронеслась в его голове. И это была последняя, на сегодняшний момент, мысль о хозяйке. Он не обижался, не страдал, не грустил, просто заменил радость от ласки человеческих рук очарованием дикой жизни. Большие карие глаза, смотрящие с большей выразительностью из-за похудевшей морды, отражали внеземное спокойствие и дух дикости, оживший в одомашненной лошади.
Впервые за эти дни, Вихрь немного пробежался рысью вдоль  берега замёрзшей реки, но вскоре, вернулся к обыденному занятию. Трава не была сытной и чтобы утолить свой голод, жеребец должен пастись весь день. К слову, эта незатейливая работа неплохо развивала мышцы передних ног. Он почти не хромал, а ободранная нога скрылась большой болячкой. Когда он случайно её сдирал – подходила боль, но она была не настолько значительна, чтобы сильно мешать жизнедеятельности. Углубившись в сугроб, раскапывая траву, Вихрь одиноким силуэтом вырисовывался на белой простыне поля, сам того не осознавая, он был очень приметен даже не острому человеческому глазу.

Порывы ветра, колыхая его слипшуюся гриву, заметали снегом раскопанные ямы в сугробах, из которых он добывал себе траву. Подобная погода началась совсем не так давно – с утра ещё светило солнце, что так яростно било своим светом в большие карие глаза лошади, отражаясь от кристалликов снега. Ему бы повернуться вспять, да в лес, под прикрытие шершавых холодных стволов, но пустое брюхо его настойчиво требовало еды. И он ел заметаемые снегом вялые стебли – за эти пять дней он так привык к их вкусу, что они казались ему даже вкусными. Впрочем, кроме того, как ободрать нижние тонкие ветки ивы на берегу реки ему было больше нечем поживиться. Фыркнув, он чуть поджал под себя заднюю ногу – когда-то во времена его захватывающего детства в горах, она была прокушена волком и с тех пор порою ныла, порой, реагировала на смену погоды или температуры. Сейчас было просто идеальное время и место для проявления его старых болячек. Он стоял в снегу, который в некоторых местах доходил ему чуть ли не до брюха, скрывая под своим холодным покрывалом его изувеченную осколками льда ногу. Со стороны конюшни послышался громкий рёв мотора. Какое-то жужжание, на что Вихрь лишь прижал к голове уши, вновь обращаясь к своему обыденному занятию. Грохотавший аппарат приближался, на что жеребец просто напросто не реагировал – был слишком умен, чтобы бояться, да и услышал заранее, что отменило элемент неожиданности. Внезапно появившийся снегоход и впрямь мог его напугать. Вдруг, мотор замер, и перекрывая свистящий ветер, раздался крик: Стоооой! Вон он! Воооон!!! Айрин не поднял головы, будто всем своим нутром мечтая раствориться в этом вихре свистящих колких снежинок. Не надо. Я уйду только с хозяйкой, мне душно в ваших конюшнях. Жеребец автоматически жевал пожухлые стебли, изображая крайнюю занятость. Ещё бы – вес он быстро сбросил и теперь постепенно неумолимо таял. По его расчётам, потерпеть надо до весны, а там уж новая трава вырастет, да деревья проснутся, с которых можно обрывать свежие клейкие листочки, сладкие почки. Об этой сладостной поре, ленивом празднике пробуждающейся природы он думал, по-своему ждал её, мечтал.
А человек, соскочивший со своего транспортного средства, всё приближался к нему, еле переставляя ноги, увязающие в свежем сыпучем снеге. Вихрь… Малыш! - послышалось совсем рядом. Этот голос показался ему знакомым, даже слишком знакомым. Пару дней назад он ждал этот голос, который словно свеча должен был осветить его путь, его положение, но сейчас это было неожиданно. Нежданно-негаданно. Но Айрин был растроган. Медленно он поднял голову от раскопанной пищи, обращая пустой взгляд на девушку. Да, это была она. На какое-то время, жеребец потерял её из поля видимости – Настя вскоре возникла у его шеи, головы, обняла его, приживаясь к груди, в которой рождалось его тяжёлое хрипящее дыхание. Так глупо, по-человечьи, но Вихрь был рад её видеть, хоть и строил грандиозные планы на будущее. Ты не забыла меня, я знал. Я в тебя верил. Мальчик… Ну да, не девочка же. – с ласковым укором думал гнедой, скользя холодным носом с налипшим на него снегом по руке хозяйки. Она прижалась к его груди, а тот лишь смирно стоял, сдерживая в себе кашель, ибо по старой привычке он энергично встряхивал головой, когда кашлял, а сбить её с ног в сугроб? – жеребец считал, что так не поступают после долгой разлуки. Она отпрянула от него, так, что он смог видеть её лицо, красное, встревоженное, испуганное, но с нотками радости. Глупенькая, у тебя лицо замёрзло, шкуры ведь нету, человечий ты детёныш.
Настя проговорила ещё какое-то ласковое причитание, а жеребец забавно пошлёпал губами – просто так, для неё, чтобы показать, что всё в порядке, всё спокойно. Лошади ведь живут так, чего ты волнуешься. – мысленно доносил до девушки жеребец. Посмотрев на неё, Настя заговорила, повышенным очень встревоженным голосом: Алекс, он ранен!! У него по всему телу какие-то ссадинки. Откуда такие?! Всё в порядке, не кричи ты так, не смертельно ведь это. Хм. Ты ещё моей ноги не видела поцарапанной. Действительно, это безобразие матушка природа пока скрывала от человеческих глаз, хотя, это будет продолжаться до тех пор, пока конь не выйдет на укатанный снег. Только сейчас жеребец заметил ещё и присутствие этого так именуемого Настей, Алекса. Что можно про него сказать – мужчина, на вид, умудрённый опытом, с острым глазом, который пробежался по телу жеребца, словно составляя умственно диагноз, или, готовясь предъявить приговор. Вихрь не сдержался и глухо кашлянул, мотнув головой вниз.  Уууу… Он совсем плох. Дыхание какое хрипучее. Ему коневоз нужен, сам наверное не доберётся. Царапины – это еловые ветви скорее всего.  Жеребец прижал уши к голове, фыркая в спину Насти. Мне сегодня лучше, чем вчера, я дойду сам. И не далеко.  Да, действительно, он больше не хромал на пораненную конечность, а скорее едва заметно прихрамывал, да и заметно это было бы лишь опытному человеку. Правда, чисто визуально большую болячку, запекшуюся кровь на ней, было видно – лишь только выйдет он из сугроба.
Тебя может повезти? – легонько толкнул Вихрь носом темноволосую девушку, пышную шевелюру которой скрывала под собой шапка. Он на удивление не чувствовал себя больным – ну кашель, подумаешь кашель. Его это вовсе не заботило. Айрину казалось, что он так же полон сил как тогда, когда сбежал из конюшни. Он бы поднялся на свечу, приветствуя её ржанием, да вот мышцы чувствовали непривычную скованность, особенно наболевшие плечи.
Как можно бодрей фыркнув, Вихрь прикусил краешек рукава её куртки, чуть подтаскивая вперёд, делая шаги по направлению к снегоходу, минуя мужчину. Пошли, ты же замёрзнешь. Айрин двинулся вперёд, пытаясь увлекать хозяйку за собой. Шагал он с заметной осторожностью переставляя ноги, сильно ограничивая длину шага. Впрочем, это совсем не мешало ему трезво смотреть в будущее и думать о том, что она его нашла, значит, он ей нужен. И сейчас она замёрзнет из-за него.

Попытка быстрей идти домой, пока не замёрзла хозяйка, как-то быстро сошла на нет – люди всё зачем-то тормозили его. Настя и подавно вцеплялась в него руками, удерживая на месте. Люди разговорились, что-то обсуждая. Во время их продолжительного разговора, Вихрь привычно опустил голову в снег, докапываясь до травы, краем уха он всё же слушал людей. Зачем мне коневоз, я же сам смогу дойти. Подумаешь, надо просто пройти через лес, недалеко ведь. Я даже слышу конюшню. Подняв голову, жеребец мягко сжал губами рукав её куртки, на что Настя ухватила его верхнюю губу мягкой перчаткой. Впрочем, Айрину показалось, что люди ещё не наговорились, и отступил от неё на шаг в сторону, не желая больше подвергать губы таким странным насильственным действиям. Вихрь несколько раз подряд кашлянул, мотая головой вниз.
Разговор был окончен – мужчина приложив к уху тот самый маленький аппарат, по которому люди разговаривают, неторопливо удалился чуть в сторону, а Настя вернула всё своё внимание к гнедому жеребцу. Ну что там у тебя есть? Зачем ты куртку расстёгиваешь – замёрзнешь ведь. О, хлеб. Конечно, эти крохи были совсем незначительными для его организма, но жеребец, желая потешить девушку, мягко подобрал с её рук все сухари, вскоре харизматично похрустывая ими. Пока Айрин жевал, Настя говорила ему самые разные ласковые слова, гладила – в общем, гнедому отшельнику было приятно вновь обретённое общение. Хотя, конечно, этот дух дикости вовсе не умер  в нём, лишь притих, горячими углями тлея в самом сердце.
Опять подошёл мужчина, люди переговорили, и девушка отправилась к тому средству передвижения, на котором они сюда добрались. Жеребец потеряно смотрел ей в спину – ей действий он не понял. Зато, с ним остался мужик, заметив его, гнедой лишь щёлкнул чёрным хвостом по обледеневшей шерсти боков.
Тот начал поочерёдно брат его ноги, осматривая. Вихрь повиновался неохотно, сердито дёрнув задней ногой, когда тот взял её в руки. Это как раз была его прокушенная, со старым, едва замётным шрамом – он бережёт эту ногу и крайне недоволен, когда к ней прикасаются. Когда-то давно её лечить не стали, а сейчас всякое лечение было уже бесполезно. За редкими исключениями, она жить жеребцу не мешала, но осторожность, как говориться, никогда не лишняя. Передняя почти его не беспокоила, хромал он на неё больше по привычке, чем от дискомфорта или боли. Подошла Настя и мужчина, заговорив с ней, потянул жеребца за гриву вперёд, заставляя сделать несколько шагов, на что Вихрь недовольно фыркнул и мотнул головой. Кажется, хозяйка очень расстроилась – гнедой почувствовал это, когда девушка, подойдя к нему вплотную, огладила и надела на обледеневшую морду недоуздок. Хм, немного непривычно даже. Не так много дней, а уже отвык от этого ощущения ремней на морде. 
Тот самый Алекс ушёл к снегоходу, вскоре, уехал, а Настя легонько подтолкнула его, говоря: Пойдём малыш, тихонечко. Вихрь согласно фыркнул и пошёл вместе с девушкой туда, куда она хотела. Ему было всё равно куда идти, он доверился её женским нежным рукам. Периодически кашляя, он пытался казаться бодрее, чтобы девушка не сильно вдавалась в уныние. Изредка он поднимался даже в мелкую неимоверно медленную рысь. Медленную, потому что девушке было тяжелее идти по сугробам.
Скрытая под снегом, дугой торчала железная арматура, брошенная здесь давным-давно каким-то беспечным человеком.  Разумеется, жеребцу повезло. Всё было вполне спокойно, Вихрь спокойно шёл, пока его копыто глухо не ударило о спрятанную ловушку. Неловко, не удержав равновесия, Айрин рухнул вперёд на коленки – хорошо, что зима со снегом, а то бы ещё и колени расцарапал. Где-то там разум говорил ему о том, что надо, перенеся вес на задние ноги, подняться, но правая задняя ныла, ветер свистал в ушах, заглушая мысли; снежная перина манила его своей мягкостью и колким теплом. Все пять дней он провёл на ногах, не ложась, теперь же, сдался. Вихрь медленно завалился на бок, вытягивая ноги, что так устали взрывать снег. Голова, которой сопротивлялся натянутый чёмбур, опустилась в сугроб. Жеребец тяжело вздохнул и как-то обмяк, пластом растянувшись на снегу. Он что-то тихо сказал на своём лошадином языке, быть может, Насте, потом, приподнял на неё голову. Глаза его выражали безмерное спокойствие, безмятежность. Я так устал, дай мне полежать хоть пять минут, пожалуйста. Айрин пошёл на поводу своих желаний, зная, однако, что вставать ему будет тяжелее, чем лежать. Хорошо, что своим телом он не напоролся на возможные продолжения коварной железки.
Нет, надо вставать, ради неё. Она же замёрзнет, человечий детёныш. Почему-то, гнедой испытывал к ней какое-то трепетное отношение, почти что как к ребёнку. Наверное, из-за того, что она была такой трогательной, неумелой, много чего не знала, с какой-то неподдельной наивностью. Во всяком случае, такой она была в его глазах.
Бока под плотной шкурой, обтягивающей выступающие кости, тяжело вздымались. Жеребец глубоко вздохнул и силой воли заставил себя вырваться из оков снежной перины, что так ласково окутывала его, убаюкивая шумом шаловливых ветров. Приподнявшись, гнедой подобрал под себя ноги, выждал паузу, постарался выпрямить передние, чтобы встать. Немощь, которая подступила к нему, эта скованность в мышцах, рассердила коня, он, глухо заржав, рывком поднялся на ноги, какой-то момент неустойчиво балансируя. Вихрь был готов идти раньше. Это незначительное количество минут не дало ему какого-то особого отдыха, облегчения, скорее даже наоборот.